Мирослава Бердник: Сегодня, в годовщину дня…

На сайте Всеукраинского общественного движения «Русский мир в Украине» опубликована новая запись журналиста Мирославы Бердник:

Сегодня, в годовщину дня рождения Николая Гоголя, размещаю рассказ о книге, которую Гоголь считал главной в своей жизни.

О Гоголе, наверное, написано тысячи томов. Сегодня вспоминают и «Тараса Бульбу», и мистические «Вечера на хуторе близ Диканьки», и верноподданную «Пропала грамота», и сатирического «Ревизора». Не говорится только о книге, которую сам Николай Васильевич Гоголь считал главной книгой жизни.

Доктор А. Тарасенков, наблюдавший Гоголя в последние дни его жизни, вспоминает, что незадолго до смерти писатель «окончательно отделал и тщательно переписал свое заветное сочинение, которое было обработываемо им в продолжение почти 20-ти лет», многократно переделывалось и переписывалось, и наконец автор «остался им доволен, собирался печатать», причем «хотел сделать это сочинение народным, пустить в продажу по дешевой цене и без своего имени, единственно ради поучения и пользы всех сословий. Это сочинение названо Литургиею».

Названо оно так, впрочем, самим мемуаристом чисто условно. Рукопись, оставшаяся в бумагах Гоголя, заглавия не имела. В первой описи, составленной А. Толстым, она фигурирует (под № 1) как «Объяснение на литургию», в сопровождающем опись письме Толстого к его сестре С. Апраксиной — «Объяснение Литургии». С. Шевырев также именует поначалу гоголевскую рукопись «Объяснением на Литургию», затем в его письме к матери писателя — Марии Ивановне Гоголь мелькает название «Размышления о литургии».

В 1857 году сочинение издано П. Кулишом как «Размышления о божественной литургии».

Не раз издаваемые до октября 1917 года как в составе собраний сочинений, так и отдельно, «Размышления о божественной литургии» в последние десятилетия не включались даже в «полный» академический четырнадцатитомник. Поистине «неизвестный Гоголь».

Над «Размышлениями» Гоголь работал довольно долго, если и не «почти 20 лет», как казалось А. Тарасенкову, то уж несколько лет по крайней мере, правда, с перерывами и параллельно с работой над другими сочинениями — вторым томом «Мертвых душ», «Выбранными местами из переписки с друзьями», «Развязкой Ревизора». Скорее всего начало работы над «Размышлениями» следует отнести к первым месяцам 1845 года, не ранее. (Иное дело, что еще прежде Гоголь проявляет интерес к богословской, святоотеческой литературе, к книгам по истории русской православной Церкви, много размышляет о Боге, о вере, как это видно из его переписки, особенно с А, Смирновой.) Живя в начале 1845 года в Париже, у А. Толстого, с которым сблизился именно на почве религиозного умонастроения, и испытывая — далеко не впервые — приступ нервического беспокойства, хандры, душевной тревоги, Гоголь ищет утешения в православном богослужении, открывая для себя в нем глубины мудрости и духовной красоты. Он не пропускает ни одной обедни в местной русской церкви, часто и подолгу беседует со священником Дмитрием Вершинским, человеком, судя по всему, умным и образованным. Вероятно, именно тогда и вызревает замысел «Размышлений о божественной литургии». Первое конкретное свидетельство интереса писателя к этой теме находим в письме к Смирновой от 4 июля, где в числе книг, которые Гоголь просит купить для него, называется «Изъяснение Литургии, недавно вышедшее, священника Нортова». Кстати, как раз к этому времени относится первое сожжение рукописи второго тома «Мертвых душ» — «затем… что так было нужно», строго объяснит впоследствии Гоголь в «Выбранных местах…». Нужно ради поиска новых «путей и дорог» к «высокому и прекрасному», и как веха на этом пути необходимы для него были «Размышления о божественной литургии».

Что же представляют собою «Размышления о божественной литургии»? Поклонник «Вечеров на хуторе близ Диканьки» и петербургских повестей, «Ревизора» и «Мертвых душ» встретится в этом сочинении с не знакомым ему Гоголем.

«Размышления» посвящены главнейшему из христианских богослужений — литургии (с греческого — общее дело), связанной с таинством Евхаристии и установленной еще самим Иисусом во время Тайной вечери (см.: Матф., 26, 26—29), в прощальной беседе его с учениками (см.: Иоанн, 13—17). Какие бы изменения ни проникали в тексты литургии со времен апостольских и до новейших (включая, к примеру, молитвы, возносимые за здравие властей предержащих); сколь бы ни различались между собой отдельные элементы литургических богослужений в церквах православной, католической, протестантских; как ни многочисленны существующие варианты и редакции (русским православием приняты литургии Василия Великого и ее модифицированная, сокращенная редакция, принадлежащая Иоанну Златоусту),— при всем том не только главные идеи, но и исходные структурные принципы чинопоследования, его, как сказали бы мы сегодня, алгоритм в общем сохраняются. Гоголь придает особое значение этой внутренней цельности, системности (еще один современный термин!) литургии, свою задачу, как подчеркивается в кратком «Предисловии», он видит в том, чтобы помочь утвердить «в голове читателя порядок всего» и при этом «показать, в какой полноте и внутренней глубокой связи совершается наша литургия».

Основной текст «Размышлений» состоит из трех разделов, соответствующих трем частям литургического канона и — если посмотреть глубже — сакральной идее троичности, изначально, с правремен присущей религиозному сознанию, а позднее составившей основу учения о Троице.

Уже в этой композиции гоголевских «Размышлений» проявляется то мистико-аллегорическое начало, которое определяет суть и особенности всего сочинения, становится его лейтмотивом, пронизывает насквозь.

Первый раздел, «Проскомидия» (с греческого — приношение), соответствует вступительной части литургии, во время которой идет приготовление всего необходимого для причащения, прежде всего хлеба (просфоры) и вина, а также воды. Это, однако, внешняя, практическая сторона дела. Процесс (тут, как и в двух других разделах, он прослеживается писателем подробно, во всех деталях) сопровождается молитвами и магическими ритуальными действиями, связывающими его с рождением и начальным периодом земной жизни Иисуса Христа. «Так как вся проскомидия,— пишет Гоголь,— есть не что иное, как только приготовление к самой литургии, то и соединила с нею Церковь воспоминания о первоначальной жизни Христа, бывшей приготовленьем к его подвигам в мире». Поэтому, как читатель увидит из гоголевского описания, по ходу богослужения не только слово, восклицание, жест, проход священника и дьякона, но и каждый предмет церковной утвари, каждая деталь обстановки — решительно все обретает аллегорический смысл: просфора — это Дева Мария, изымаемый из просфоры кусочек, «агнец»,— Младенец Иисус, жертвенник — место его рождения, вертеп Вифлеемский, и т. д. «И весь ится мыслию иерей во время, когда совершилось рождество Христово, возвращая прошедшее в настоящее, и глядит на… боковой жертвенник, как на таинственный вертеп, в который илось в то время небо на землю…» Одновременно в проскомидию вплетаются мотивы предчувствия будущих страданий и насильственной смерти Христа, и потому, скажем, нож для разрезания просфоры символизирует копье римского солдата, которым прободено было тело висящего на кресте Христа.

Гоголь, пользовался в работе над «Размышлениями» книгой Вениамина (Румовского-Краснопевкова) «Новая скрижаль» и трудами других авторитетов в области литургики. Он и не скрывает этого, прямо предупреждает в «Предисловии»: «Из множества объяснений, сделанных Отцами и Учителями, выбраны здесь только те, которые доступны всем своей простотой и доступностью…» В подстрочном примечании писатель ссылается на сочинения константинопольских патриархов Германа и Иеремии, выдающихся богословов Симеона Солунского и Николая Кавасилы, и выдержавшую несколько изданий книгу И. Дмитревского «Историческое, догматическое и таинственное изъяснение на Литургию…». Известны были Гоголю и литургические сочинения Прокла Константинопольского, ученика Иоанна Златоуста, он упоминается в его записной книжке за 1846 год.

По признанию Гоголя, его «Размышления» представляют собою своего рода «выбранные места» из литургических исследований отцов и учителей Церкви и не претендуют на самостоятельное богословское значение. Он писал для более ясного понимания смысла Литургии. В книге есть ссылки на священные тексты, детальне описание канонических элементов литургии, хотя и в таких описаниях чувствуется рука художника (достаточно вспомнить хотя бы, как зримо, картинно представлена в «Проскомидии» церемония облачения священника и дьякона или как в «Литургии верных» приобщенный к христианской истине человек сравнивается с железом, которое, «когда пребывает в огне, становится и само огонь и потухает вмиг, как только изъемлется из огня, и становится вновь темным железом»).

Но главное в книге — писательские комментарии к канону и в связи с каноном, те публицистические отступления религиозно-нравственного характера, для которых литургическая тема служит исходным материалом, нет, точнее — импульсом. Это видно на примере размышлений Гоголя по поводу оглашенных и верных. Вопрос о том, могут ли вообще быть оглашенные в современной Церкви, как это было в раннехристианские времена,— такой вопрос сам по себе не нов для литургики. Вениамин, например, приводит и комментирует в своей книге высказывания на сей счет Симеона Солунского, однако там превалирует подход, так сказать, организационный, преимущественно классифицируются типы, входящие в категорию оглашенных (некрещеные младенцы, иноверцы, те, кто отлучен от причастия за тяжкие грехи, и т. п.).

Взгляд Гоголя на проблему — неожиданный, даже парадоксальный: он размышляет, собственно, не столько об оглашенных, сколько — в связи с ними — о верных или считающихся таковыми. «…Всякий присутствующий, помышляя, как далеко он отстоит и верой, и делами от верных, удостоившихся соприсутствовать трапезе любви в первые веки христиан, видя, как он, можно сказать, только огласился Христом, но не внес Его в самую жизнь, только что слышит разум слов Его, но не приводит их в исполнение, и еще холодно его верованье, и нет огня всепрощающей любви к брату, поядающей душевную черствость, и что, крещенный водой во имя Христа, он не достигнул того возрожденья в духе, без которого ничтожно его христианство… всякий из присутствующих сокрушенно поставляет себя в число оглашенных…» Потому молитва священника и призывы дьякона, составляющие так называемую ектению об оглашенных, обращены, в сущности, не только к этим последним, но и к тем верным, которые в глубине души осознают, «как мало они стоят названия верных», к тем, чье «смиренье души поставило себя в ряды оглашенных» и они, «молясь об оглашенных, молятся о самих себе».

Т.е. видим у Гоголя на первом плане не канонический, не ритуальный аспект, а аспект морально-психологический, тема душевного богатства и чистоты человека, истинности его веры в Бога, способности подтвердить эту веру делами и поступками, внести заповеди Христа «в самую жизнь». Можно привести и другие примеры подобного рода. Из числа наиболее характерных — авторские комментарии к «блаженствам», моральным максимам Христовой Нагорной проповеди, а также подробное толкование молитвы «Отче наш».

Но особо значимы обрамляющие основной текст сочинения «Вступление» и «Заключение», лейтмотив которых — непреходящая мудрость провозглашенной Христом и утверждаемой литургией идеи любви к ближнему, ее спасительный миротворческий смысл. «И если общество еще не совершенно распалось,— говорит Гоголь (и как актуальны его слова сегодня!),— если люди не дышут полною, непримиримой ненавистью между собою, то сокровенная причина тому есть божественная литургия, напоминающая человеку о святой небесной любви к брату».

Вот ради чего, я думаю, создавались «Размышления» не просто ради того, чтобы дать еще одно «изъяснение» литургии (достаточно их было дано и до Гоголя, и помимо него), а прежде всего из неудержимой внутренней потребности высказаться о сегодняшнем, наболевшем, терзающем ум и душу, найти и, если получится, людям указать единственно надежную нравственную опору в этом «распадающемся», обезумевшем, насыщенном взаимным непониманием и ненавистью мире.

«Размышления о божественной литургии» – образец того Слова, которое, по определению самого Гоголя, «есть высший подарок Бога человеку». Писательского слова, пронизанного болью и тревогой и вместе с тем — верой, и надеждой, и любовью. Это и дает право рассматривать «Размышления о божественной литургии» в естественной связи с тем направлением отечественной литературы, для которого характерно особенно обостренное религиозно-нравственное чувство, более того, увидеть здесь один из истоков, одно из начал этого направления.